И даже небо было нашим - Паоло Джордано

class="p1">Я открыла дверь, заглянула в коридор, направо и налево, чтобы удостовериться, что меня никто не увидел, что никто не стал свидетелем этого предательства, в котором я не принимала участия.

И вот настал момент, когда должны были подать торт. Я все еще не могла опомниться. Я видела, как ребята вынесли внушительное сооружение круглой формы, украшенное разноцветными фруктами, которые просвечивали сквозь поблескивающий слой желе. Его поставили под лиственницей, на заранее приготовленный стол. Я не знала, что Берн распорядился подать его здесь. Опять я почувствовала, что меня подталкивают, и опять я очутилась в центре круга.

Берн встал на скамейку и подал мне руку, чтобы помочь подняться и встать рядом с ним. Раздались свистки и аплодисменты, больше всех старался Данко, он кричал изо всех сил, требуя, чтобы мы произнесли речь, остальные присоединились к нему. Но я не смогла бы связно произнести даже одну фразу, а Берн спрятал голову за моим плечом. Гости уже не так шумели, они и правда ждали, что кто-то из нас двоих произнесет речь.

Тут Чезаре сделал шаг вперед.

– Если новобрачные онемели от избытка чувств, я хотел бы сказать несколько слов вместо них. Конечно, если они разрешат.

Люди вокруг него расступилась. Ствол лиственницы, Берн и я, торт с узорами из фруктов, чуть дальше – Чезаре и притихшая в ожидании толпа. Я прекрасно помню этот момент, быть может лучше, чем любой другой из тех, что были до и после.

– Спасибо, Чезаре. Выручай нас, – сказала я прежде, чем Берну пришло бы в голову остановить его.

Чезаре выждал минуту, чтобы собраться с мыслями.

– Тереза и Берн пожелали вступить в брачный союз без благословения Господа, – сказал он наконец, – и я уважаю их выбор. Но это не означает, что Господь в эту самую минуту не присутствует здесь, не взирает на них, на всех нас. Пусть он и не был приглашен, все же он держит нас в своих теплых, могучих объятиях. Вы чувствуете их?

Он повернулся к гостям и поднял указательный палец, словно хотел продемонстрировать нам что-то в черном ночном небе.

– Чувствуете, что воздух как бы сгустился вокруг нас? Я вот чувствую. Это его прикосновение.

Я со страхом вглядывалась в лица гостей, но только Данко вызывающе скрестил руки на груди и глумливо улыбнулся. Остальные, казалось, были под обаянием речи Чезаре с его эффектными паузами. Я взяла Берна за руку. Он был спокоен.

– Хотел бы рассказать вам одну историю, которую, возможно, вы не знаете, – продолжал Чезаре. – Об ангелах-стражах.

И он стал рассказывать об этих ангелах, об их неповиновении, о том, как они спустились на землю, привлеченные красотой дочерей человеческих, как вступили в брак с ними, и от этого союза родились исполины. О том, как исполины восстали против людей, и земля наполнилась кровью и страданием. И тогда стражи научили людей защищаться от того, что сами когда-то породили, научили их волшебству и заклятиям, открыли им свойства растений и научили делать оружие.

Он рассказывал об этом нашим гостям, которые пришли, чтобы развлечься и, возможно, чтобы посмотреть на нашу необычную жизнь; а гости слушали его, то ли из любопытства, то ли из вежливости.

Затем он сказал:

– Вижу, некоторые из вас нахмурились. Вы спрашиваете себя: зачем он рассказывает нам такую мрачную историю? Что он этим хочет сказать?

Кто-то хихикнул, и Чезаре улыбнулся. Он был преисполнен рвения.

– Из этого следует, что все славные дела людские берут свое начало от ослушания и греха. Что любой союз между людьми есть союз света и тьмы. В том числе и этот брачный союз. Только не возмущайтесь, прошу вас. Я знаю наших новобрачных с тех пор, как они были детьми. Они мне как сын и дочь. Я знаю чистоту их сердец, но пророк Енох предупреждает нас, что и в самых сияющих сердцах есть тень, о существовании которой их обладатели могут даже не подозревать. Вам, Тереза и Берн, надо всегда об этом помнить. Вступая в союз с добродетелью, мы одновременно вступаем в союз с грехом. Если вы, ослепленные страстью, еще не понимаете этого, то со временем неизбежно поймете. Рано или поздно наступает момент, когда это происходит. И тогда вам надо будет вспомнить обещание, которое вы дали друг другу сегодня.

Он высмотрел в толпе Флориану и секунду пристально глядел на нее, как будто перед этим говорил также и о них двоих, а сейчас искал подтверждения своим словам. Потом повернулся спиной к гостям и обратился к Берну и ко мне, по-прежнему стоявшим на скамейке, как на пьедестале, – это было немного смешно.

– Вы были еще почти детьми, когда познакомились, и, возможно, уже тогда полюбили друг друга. Мы с Флорианой говорили об этом. Так ведь, Флориана? Мы говорили о вас, как о паре. И вот сегодня вы поклялись беречь друг друга. Не нарушайте клятву.

И он отступил на несколько шагов, чтобы не быть в центре круга. Кто-то захлопал в ладоши, но без энтузиазма, и начавшиеся аплодисменты сразу стихли. В этот неловкий момент Берн спрыгнул со скамейки, подошел к Чезаре и приник головой к его груди. Поверх черной шевелюры Берна Чезаре кивнул мне, что означало: подойди и ты. Я осторожно спустилась на землю, и мгновение спустя мы оба были в объятиях Чезаре и принимали его благословение, которого нам так недоставало, даже если мы полчаса назад еще не понимали этого.

Коринна и Томмазо ушли последними. Он так напился, что не мог стоять на ногах и его пришлось вести к машине, а потом еще унимать вспышку гнева из-за того, что ему не дали сесть за руль. Когда мы с Берном остались одни, то сели на садовые качели под навесом из винограда, не беспокоясь о том, что они могут нас не выдержать. Муж и жена. Несколько тюлевых лент из тех, что мы развесили на деревьях, упали на землю и запачкались. В коробке на столе еще остались конфеты; я взяла одну и вернулась на скамейку. Раскусила конфету пополам и половинку отдала Берну. Но в этот момент он вдруг зарыдал. Я спросила, что с ним, но он плакал так отчаянно, что был не в состоянии мне ответить. Я взяла его голову в ладони.

– Успокойся, прошу тебя, ты меня пугаешь.

Лицо его было искажено, под глазами – красные пятна, он с трудом дышал.

– Это был такой прекрасный день, – пробормотал он, – лучший день в моей жизни… все были здесь… Ты видела? Все. – Он говорил это, словно уже тогда предчувствовал: ничего подобного в его